Спутник господина в белом костюме составлял полную ему противоположность. Даниэль не желал привлекать к себе излишнего внимания в Городе Тысячи Огней, потому специально вытянул из шкафа свои самые незамысловатые вещи - серый свитер с горлом, брюки с растянутыми коленями, заправленные в обшарпанные сапоги с настолько широким голенищем, что те, пожалуй, отлично смотрелись бы и на гигантской лапе Бродячего. Хайко, загородив проход, попытался было остановить среднего братца и выведать у него, куда это он намылился в этаком замызганном виде и без телохранителей в такую рань, аки безработный автослесарь, однако Даниэль оказался упрямее, бросив брату заветное "Я за материалом для статей", и без зазрения совести перелез прямо через балюстраду балкона, примыкающего прямо к стене южного трансепта замка, после чего по неровностям контрфорса спустился на территорию регулярного парка, разбитого перед усадьбой графов Штауффенбергских. Старшему осталось лишь недоумевать, что за новость могла бы сподвигнуть Даниэля на подобные альпинистские упражнения, даже подстрахованные магией. В этих обносках студент-перфект сильно походил бы на простого рабочего с ближайшего завода или какого-нибудь подмастерье, если бы не его обеспокоенное выражение лица, никак не свойственное обычно мрачным и озлобленным трудягам, глаза разного цвета да коричневый сюртук с позументами по бортам, слишком нарядный для этого случая.
Даниэль шел и слушал наставления своего учителя. Однако, чем больше тот говорил про главенствующее равнодушие, свойственное прирожденному журналисту, подкрепляя тезис красивыми аргументами и броскими словами, тем больше в душе студента разгоралось пламя сомнений и тревог. Если уж можно было сравнивать Даниэля с листом бумаги, то уж никак не с белым и новым, ибо на tabula rasa студентьи мысли ну никак не тянули. Скорее можно было бы их представить в виде тех самых клякс на самом интресном месте и рисунков на полях, притом содержание их были бы непонятны даже сотворившему их. Происходящее в городе сильно отличается от того, что рассказывали родители, и прикоснувшийся к частичке правды юноша испытывал противоречивые чувства. Журналистика, то ли это, чем он на самом деле хотел бы заниматься свю оставшуюся жизнь? Почему так знакомо пульсирует в голове кровь при виде очередной несправедливости? Как взять себя в руки и не дать безумию распространиться? Или привычные три капли лауданума с утра перестали действовать, не принося спокойствия на этот день?
- Да, я все понял, учитель, - выдохнул юноша. - Я буду стараться.
От наставника буквально веяло тревожной атмосферой, от которой и без того расшатанные нервы юного графа были напряжены до предела. Ему все казалось, будто за ними следят, а из-за ближайшего куста вылезет бравый отряд жандармов и все, истерия неминуема, здравствуйте, грязные слухи, конец учебе, конец всему. Что бы сказал отец, узнав, что его средний сын превратил в руины знаменитое газебо или ненароком обрушил что-то посерьезней люстры? Даниэль пока даже не хотел думать об этом.
- Повадки? - заинтресованно переспросил он. Ставший тихим голос учителя привлек его внимание даже больше, если бы господин Шаркгрот начал бы негодующе кричать, распекая своего незадачливого подчиненного.
Да, вот же она. Белый изящный силуэт в этом затеменном зловеще-белом бельведере, словно ангел в пасти демона. Даниэль невольно засмотрелся на эту поющую девушку, а её прелесная песня снова повергла его в пучины тягостных раздумий.
"Так чиста для этой гадкой темноты. Слишком чиста, - и сердце студента словно сжалось от нахлынувшей жалости и чувства вины. - Слишком для такого отвратительного места и для дьявольского плана учителя..."
В этот момент как будто бы что-то сместилось в нем, и другой голос, вторящий Шаркгроту, зашептал в ухо: "Болван. Ты не видишь, что она больна, - и даже словно специально заострил внимание на белоснежной коже, белых, словно светящихся изнутри волосах и печальных красновато-розовых глазах уличной певицы. В висках знакомо застучало, юноша инстинктивно схватился за них пальцами, растирая и массируя их. - Каждый луч света для неё - обжигающ, потому она прикрывает глаза, не желая смотреть на мир прямо. Она несовершенное чудовище, живущее во тьме и жаждущее только тьмы. Не смотри, она лишь прикидывается ангелом. Учитель все правильно говорит, несовершенным нечего делать под солнцем". Мысленно отмахнув от себя другого Даниэля, юноша приветственно кивнул девушке и, заняв место за спиной устроившегося на лавочке и заложив руки за спину, начал наблюдать.
Пела она и в самом деле чарующе. Именно эту мелодию недавно пела Мария на своем выпускном, однако, как бы ни старалась избалованная принцесса золотога чертога фон Штауффенберг, пропитанное цифрами сердце, не знавшее страданий, никогда бы не смогло передать всю чувственность и эмоциональность песни. До того момента Даниэль был твердо уверен, что никто не смог бы перепеть его сестру, и был очень горд за неё, однако теперь голос Марии звучал бы для него как голос автомата, запрограмированный на эмуляцию человеческого пения. Юноша, словно крепясь вдохнул и, не обратив должного внимания на вопросительный взгляд учителя, быстро подошел к девушке и вложил ей в ладонь всю мелочь, которая звенела в его кармане:
- Простите меня за грубость, но вы очаровательны. В самом деле, я не вру... - юноша смущенно закраснелся. - Честно говоря, моей сестре есть чему у Вас поучиться.
